- Я убила свою бабушку. Она все время подходила ко мне и друзьям и рассказывала о войне и своей молодости. Меня это злило, я говорила ей: бабушка, уйди. Она не уходила. Тогда я ударила ее. Она упала, у нее опух глаз, мы стали душить ее шарфом.
- Подруга говорит: кого-нибудь убить охота. А я ей: да вон идет, давай ее убьем.
- Мы поехали с подельниками отдыхать, веселиться. Отдыхали, веселились, и вдруг я увидела, что подельник новую в нашей компании девушку душит. И поняла, что тоже могу убить. И стала душить другую.
- Мы встретили эту Таню, решили познакомиться. Познакомились. Стали требовать у нее одежду. Она не дала. Тогда мы избили ее, забрали вещи. Встретили знакомых мальчишек и говорим: не хотите вступить с ней в половой акт? Поехали в старые сады. Они там вступили с ней в половой акт. А мы ягоды собирали, разговаривали.
Любая тюрьма способна выстроить такой ряд жестоких и страшных историй. Но особенно жутким кажется тон "девичьих рассказов", не то чтобы спокойный и равнодушный, но какой-то нравственно сомнамбулический. У девочек очень высокая апология убийства и очень высокое самооправдание.
Только одна из них долго молчала перед камерой и наконец сквозь мучительное дрожание подбородка вымолвила: "Я убила... своего ребенка". И заплакала.
Фильм кажется диагнозом резкого всплеска зашкаливающей подростковой жестокости. Но верен ли этот диагноз? И возможно ли лечение?
Об этом наш сегодняшний разговор.
Тофик ШАХВЕРДИЕВ, автор фильма "Убить человека": "Трагедия в семейных рамках"
Мы каждый день слышим о росте агрессии в обществе, особенно среди молодежи: о вандализме на кладбищах, о "подвигах" скинхедов, когда десять на одного, о минах-растяжках для евреев, о расстреле солдатами своих сослуживцев. Но мы не видим, не знаем и знать не хотим, что не менее дикие вещи происходят в отдельных домах и в отдельных семьях. О масштабах этой разрастающейся дикости я делал фильм.
В Новооскольской воспитательной колонии для девочек из более двухсот заключенных треть сидит за убийство. Многие из них носят клеймо убийцы как некий знак достоинства. Убийство - это то значительное, что они совершили в своей короткой неинтересной жизни. Сознание, что они сделали то, о чем другие и думать не смеют, а если и думают, то с содроганием, дает им чувство превосходства. Девочки-убийцы более дисциплинированны, лучше учатся и менее других склонны к рецидивам. Чаще всего они совершали преступление в алкогольном или наркотическом дурмане.
Девочки-убийцы в колонии - наиболее уважаемые люди. Не в том привычном смысле, в котором мы можем это представить по криминальной литературе, по рассказам о жестоких и бездушных "авторитетах". Ни мата, ни папирос, ни фиксы золотой, ни фингала под глазом. Самые обычные девочки школьного возраста, причесанные, опрятные, вежливые, без наколок и вульгарных манер. Девочки поразили меня и конечно же поразят телезрителей своими злодейскими преступлениями и тем спокойствием, с которым они говорят о содеянном. Хотя прирожденными убийцами их назвать никак нельзя.
Начальник колонии полковник Надежда Ивановна Федоренко считает, что зло злом не исправишь. На территории порядок, чистота, цветы. Надзиратели (воспитатели) приветливые, хорошие люди. Осужденные (воспитанницы) получают все необходимое: еду, одежду, чистую постель, среднее образование, рабочую профессию, небольшой заработок, а иногда и мороженое.
А потом девочки выйдут на волю... Без денег, без жилья...
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ, писатель: Жестокая правда - это товар
Лет 30 назад, как Шахвердиев в Новый Оскол, я поехал в Покров и провел несколько недель в колонии для девчонок от 13 до 18. Там было немало убийц, и в их историях хватало жестокости. Только тогда на вопрос: "Что ты натворила?" - опускали глаза и отвечали: "Плохо себя вела". А "плохое поведение" заключалось, например, в том, что поймали беременную учительницу, раздели догола, мальчишки изнасиловали, а девчонки потом били ее по животу, пока не случился выкидыш. Но я не мог рассказать эту страшную историю и диагностировать нарастание жестокости, тогда нельзя было об этом написать и тем более показать, это бросало тень на социализм.
Я бы не стал говорить о нарастании жестокости в сегодняшние дни. Такие страшные ряды преступлений существовали всегда. Но только они или прятались в ложной статистике, или замалчивались.
Я не очень верю кино, хотя Шахвердиев - человек талантливый. Но, как всякий художник, он органически субъективен. Я ту же самую реальность вижу другими глазами.
Мне кажется, герои фильма и творцы собственного преступления врут. Они нутром чувствуют, что "кровь" дороже сахара, что "жестокая правда" есть товар, и обслуживают коммерческую жажду зрителя видеть страшное. Угадывают тайное желание режиссера нас потрясти. А почувствовали бы в режиссере и зрителе ожидание сантимента, выдали бы еще какой сантимент.
Кроме того, в страшно спокойном тоне их рассказов мне видится момент защиты - никому не хочется говорить: "Я подлец". Лучше сказать: "Мир таков, поэтому я таков". Тюрьма - это диктатура определенного мнения. Идти против него трудно, а показать себя человеком, которому небезразличны евангельские истины, может быть, и опасно.
Елена ГОРДЕЕВА, посетитель тюрем: "В тюрьме человек один, как в космосе"
Я шесть раз посещала Новооскольскую воспитательную колонию. Каждый раз беседовала с 15-20 девочками. Примерно с десятью из них у меня завязывалась переписка. Моя цель - помочь девочкам адаптироваться на свободе. Чтобы у них был какой-то другой запас мыслей и чувств, кроме озлобленности и ожесточенности.
Их судьбы очень трудны. Одну мою знакомую "арестантку" из Челябинской области (через год ей предстоит условно-досрочное освобождение) отец выгнал с матерью из квартиры, и они несколько лет жили в дачном домике. У 17-летней девочки три класса образования. "Я не могла учиться в школе, - объясняет она, - у нас буржуйка, зимой ее надо постоянно топить, я целыми днями хворост собирала". Я спрашиваю: может, тебе лучше в колонии остаться, не стремиться освободиться раньше, ты хоть здесь пятый и шестой классы закончишь. Нет, отвечает она, у матери туберкулез, надо ее лечить. Девочка сидит за то, что воровала, продавала вещи, покупала еду себе и больной матери. Зарплата у родителей таких детей часто не больше 300 рублей. Другую девочку мать-алкоголичка привязывала цепью к кровати. "И я сижу так всю ночь". - "А почему сидишь?" - "Лечь нельзя, она же меня за голову привязывала".
Поэтому каждую услышанную историю преступления я обязательно погружаю в контекст жизни ребенка. И когда слышу, как они смело защищают себя и свое право на убийство, понимаю: это просто оправдательный штамп.
Да, в колонии сидят, как правило, дети, чей уровень развития оставляет желать лучшего, они не могут осознать тяжесть своего преступления, но на то они и дети. Три года назад я разговаривала с мальчиком-убийцей, он рассказывал о содеянном легко и просто: ну взял и убил. Недавно - уже из взрослой колонии - он прислал письмо: "Я понял! Я почувствовал! Как мне жить дальше?" Он переживает невероятное внутреннее смятение. И кто ему поможет? С заключенными не ведется психологическая работа. Штатные психологи в колониях, конечно, есть, но они работают на оперативную часть: выявляют "склонников" к побегам, нетрадиционным сексуальным отношениям, наркомании. В колонии человек одинок, как в космосе. Помощи нет ниоткуда.
Со временем я поняла, как им важно получать мои письма: я перевожу их отрицательные эмоции в положительные. И стараюсь хоть в мелочах поддержать материально, посылаю им какие-то бандерольки: носки, кусочек мыла, шампунь, обязательно пачку печенья. Три человека уже написали: "Можно, я буду называть вас мамой?"
В Новооскольской колонии очень доброжелательный персонал. Девчонки могут прижаться к руке воспитательницы, они раскованны, не зажаты. Колония открыта для людей с воли. Мы привезли ВИЧ-инструктора - хорошо, ответили нам, пусть работает и с ВИЧ-инфицированными, и с персоналом. Юриста? Пожалуйста, можно снять девочек с производства. Приехали барды? Работа и учеба откладываются ради концерта. Приехали Улицкая с Калединым? Будем слушать рассказы.
Но даже в такой хорошей, по сравнению с другими, колонии не очень- то могут помочь человеку измениться внутренне.
Кстати
По оценкам Института социальной и судебной психиатрии им. Сербского, в колониях Российской Федерации находится до 20 000 осужденных подростков в возрасте до 18 лет. Главное различие между европейским и российским опытом работы с осужденными состоит в ориентации Европы на восстановительную юстицию, а России - на наказательную. В России в отношении подростков применяются примерно те же процедуры, что и в отношении к взрослым. На Западе действуют принципы "ювенальной юстиции" (успешно развивавшейся в России до 1917 года), направленные на скорейшую интеграцию подростка обратно в социум.
Среди девочек, находящихся в воспитательных колониях, особо тяжкие преступления совершили 13,6 процента, среди мальчиков - 4,9 процента. Но, по мнению экспертов, разница вызвана тем, что девочек реже сажают за легкие преступления. Более половины всех совершаемых подростками преступлений совершается под влиянием "старших товарищей".
Источник: "Известия"
